Мемориальный дом-музей Марко Вовчок

МЕМОРИАЛЬНЫЙ ДОМ-МУЗЕЙ МАРКО ВОВЧОК (г. Нальчик, Кабардино-Балкарская Республика)

Александр Дашевский, куратор

Маленький домик с тремя комнатками и отличным большим садом, где находится могила самой Марко Вовчок. Экспозиция очень небольшая – в ней подлинные вещи писательницы соседствуют с книгами, подарками музею, портретами людей, с которыми общалась Вовчок. Сама история жизни и творчества писательницы, совместившей украинскую литературу, литературный демократический бомонд российской империи, Гюго, Жюля Верна, невероятные путешествия и любовные истории, удивительна.

Музей привлекателен для художников, интересующихся историей женского движения в России, взаимоотношениями метрополии и окраин в Российской империи, любящих изучать судьбы ярких личностей, не вписывающихся в конвенции эпохи. Очень подойдет для тех, кто работает с искусством, способным функционировать под отрытым небом, перформансом.

THE MARCO VOVCHOK MEMORIAL HOME MUSEUM (Nalchik, the Kabardino-Balkarian Republic)

Alexander Dashevsky, curator

It is a small house with three rooms and a beautiful big garden, where the grave of Marko Vovchok herself is located. The exhibition is very small — it shows authentic belongings of the writer alongside the books, gifts to the museum and portraits of people with whom Vovchok was in contact. The very story of the life and work of the writer is quite remarkable as it combined Ukrainian literature, the literary democratic beau monde of the Russian Empire, Hugo, Jules Verne, incredible travels and love stories.

The museum is of interest to artists who are curious about the history of the women’s movement in Russia, the relationship between the metropolis and the suburbs in the Russian Empire, who love to explore the fates of bright personalities who do not fit into the conventions of the era. It will be valuable for those who work with art that functions under the open sky and performance.

МЕМОРИАЛЬНЫЙ ДОМ-МУЗЕЙ МАРКО ВОВЧОК

Жанна Васильева, журналист

«Зашел случайно.

Марко Вовчок интересна уже только тем,

что Жюль Верн предоставил ей

 эксклюзивное право на переводы

 его произведений на иностранные языки.

 Обязательно к посещению»,

 «коммент» на сайте Мемориального дома-музея Марко Вовчок в Нальчике

Ставлю «лайк» и «шерю».

Нет, не Жорж Санд…

Маленький домик, построенный из местного речного камня на небольшом участке, в глубине которого – старый бронзовый крест над могилой в рамке гранитных плит, – из тех музеев, который рассказывает историю, где, как в хорошей докудраме, «сто пудов любви» и столько же – подлинности.  Надпись на могильном камне — «Марко Вовчок 10(22). XII.1833 – 28. VII (10.VIII) 1907». 

Так выглядит последний приют одной из самых легендарных женщин русской и украинской литератур, чьи произведения вошли в хрестоматии детского чтения в России, Украине, Франции.

Марию Александровну Вилинскую (в замужестве – Маркович, во втором браке – Лобач-Жученко) называли «русской Жорж Санд» – из-за мужского псевдонима, под которым она ворвалась в литературу в 1857 году с циклом на украинском языке «Народные рассказы». 

Но с не меньшим правом ее можно было назвать «гостьей из будущего». Жизнь этой яркой талантливой писательницы, владевшей несколькими языками, сводившей с ума мужчин, вроде бы решительно ничего не делая для этого, равно обещает сюжеты для романтического сериала о роковых страстях, для романа воспитания в духе века Просвещения и для актуальной в XXI веке истории женской эмансипации.

Но в данном случае речь пойдет о том, как русская писательница стала украинским классиком.

Братство кольца – с образами Кирилла и Мефодия

Псевдонимом она обязана первому мужу Афанасию Васильевичу Марковичу, выпускнику Киевского университета, этнографу, фольклористу, увлеченно собиравшему украинские народные поговорки, пословицы, сказки. Об истории этого псевдонима писал сын Марковичей Богдан: «По семейным преданиям, род Марковичей происходил от казака Марко, прозывавшегося «Вовком», то есть волком за свой суровый нрав. «Вовчок» есть уменьшительное имя «Вовка», и, следовательно, по-русски означает – «Волчонок».

Кроме псевдонима, Мария Александровна обязана мужу увлечением украинским языком, фольклором, народной культурой и демократическими идеями. И собственно – знанием украинского языка.

Афанасий Васильевич входил в знаменитое Славянское общество святых Кирилла и Мефодия (Кирилло-Мефодиевское братство), членов которого привлекала идея «создания конфедеративного союза всех славян на демократических началах наподобие Северо-Американских Штатов» Среди членов общества были также Тарас Шевченко, Пантелеймон Кулиш, Николай Костомаров, Василий Белозерский, Николай Савич… Собственно, дальше обсуждения идеи и написания устава общества создание конфедерации славян не продвинулось. Поскольку среди членов общества были в основном историки и литераторы, то, по-видимому, они занимались тем, что любили больше всего: писали тексты и их обсуждали. И переписывались с такими же гуманитариями – чехами и словаками, жившими в Австро-Венгерской империи. Там идеи чешского и словацкого национального возрождения вдохновляли таких ярких людей, как Вацлав Ганка, Людовит Штур, Павел Йозеф Шафарик, Ян Коллар. В польской культуре таким единомышленником им виделся поэт Адам Мицкевич. Встречи «братчиков» в Киеве и переписка с единомышленниками продолжались года полтора – с января 1846 до мая 1847, когда всех членов «тайного общества» арестовали в рамках следственного дела, которое вело III отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии.

Их обвиняли в «украинофильстве», желании восстановить гетманство и идеях «в революционном духе». Среди главных улик были «кольца и образа во имя святых Кирилла и Мефодия», перлюстрированная переписка. И – показания самих арестованных, которые сильно разнились. В рамках этого дела привлекали также славянофилов «московского направления».  В том числе, знаменитого профессора математики Петербургского университета Фёдора Чижова и чиновника киевского генерала-губернатора Николая Ригельмана, славянофила по убеждению. Ригельману предъявили его переписку со словаками и чехами, где он употреблял, по словам перлюстраторов из Третьего отделения, «сомнительные выражения о славянском развитии, о возвышении простого народа, о чувстве общего братства и равенства».

Если учесть, что на дворе был 1847 год и до отмены крепостного права – еще 14 лет, то понятно, что идеи «общего равенства и братства» вкупе с идеей национального развития и федеративного устройства без царя тянули в эпоху Николая I на политическую статью обвинения. Император слишком хорошо помнил декабристов, пятерых из которых он повесил в 1826 году, и в политической гибкости, как и в склонности к милосердию замечен не был. Во всяком случае, признания большинства арестованных, что они предполагали действовать через просвещение народа и христианское воспитание молодежи не слишком облегчили их судьбу. Кого-то отправили в заключение: Николая Гулака – в Шлиссельбургскую крепость на три года с последующей ссылкой в Пермь до 1859 года, Николая. Костомарова – в Петропавловскую крепость на год со ссылкой потом в Саратов на восемь лет. Кого-то – в ссылку, как Василия Белозерского, отправленного в Петрозаводск с разрешением потом служить в русских губернских городах. Тараса Шевченко отправили на 25 лет в солдаты – с запретом писать и рисовать. Последним уточнением поэт был обязан лично императору. Афанасия Марковича отправили служить в Орёл.

«И всюду страсти роковые…»

Там-то в Орле, 30-летний Маркович, неблагонадежный, только что из-под ареста, и повстречал 16-летнюю Марию Вилинскую.  Он «занял должность помощника правителя канцелярии губернатора», как сообщает Словарь Брокгауза и Ефрона. Мария же была из хорошей дворянской семьи русских помещиков, известных в губерниях Тульской и Орловской. Она получила неплохое образование в частном пансионе в Харькове и жила на правах бедной (хотя, несомненно, любимой) родственницы в имении богатой тетки Варвары Дмитриевны Мордовиной. Отец Марии умер в 27 лет, когда девочке было семь лет. Второй брак матери оказался таким, что детей сочли за лучшее отправить к родственникам подальше. Когда на вечерах у Мордовиных появился Маркович, синеглазый красавец с неплохим голосом, певший украинские народные песни, за Марией ухаживал молодой и богатый сосед Ергольский. В пользу последнего, помимо симпатии к Маше и молодости, говорили особняк в Орле и несколько тысяч десятин земли поместья. И, конечно, благосклонность орловских родственников. В пользу Марковича говорили синие глаза и романтический ореол члена тайного общества. И – сердце сероглазой красавицы с русой косой. Тогда впервые проявились характер и железная воля юной барышни Марии Александровны.

Осенью 1850 года Мария Александровна, которой еще не было 17 лет, и Афанасий Васильевич обвенчались. Свадьбу отпраздновали в имении друга Марковича славянофила и фольклориста Петра Киреевского под Орлом. Из Киреевки молодожены отправились гостить у родственников мужа в Полтаве, Черниговской и Киевской губернии, благо был снят запрет въезда Марковича в украинские города и села. Место корректора в «Черниговских губернских ведомостях» Афанасий Васильевич получил только в конце 1851 года.

Позже, когда в 1857 году были опубликованы рассказы о народной жизни на «украинской мове», написанные, как оказалось, русской писательницей, некоторые даже склонны были считать, что автор их Маркович. Чтобы доказать несправедливость обвинений, потребовались расследования и доказательства подлинности авторства. Драматическую эту историю упоминает Богдан Афанасьевич Маркович в книге 1914 года «Марко Вовчок на Кавказе». Он пишет о документальном расследовании, выполненном выдающимся украинским писателем Василием Доманицким, и делает вывод: «Узкие националистические воззрения здесь совершенно несостоятельны. Ведь чистокровный малоросс Гоголь является одним из величайших классиков общерусской литературы. Великороссия дала Малороссии Марко Вовчка, Малороссия дала России Гоголя».

Не комментируя сравнение Марко Вовчок с Гоголем, стоит заметить, что на украинском языке, видимо, в семье Марковичей говорили постоянно. Во всяком случае Богдан Афанасьевич упоминает о письмах Марии мужу, написанных на украинском. Известно, что она участвовала в фольклорных экспедициях Марковича, одним из результатов которых стало издание обширного сборника пословиц «Украинские поговорки» в 1864 году в Петербурге. К тому времени Мария Александровна и Афанасий Васильевич уже четыре года как разъедутся и будут жить в разных городах.

 Но в любом случае понятно, что способности писательницы к языкам были исключительными. В той же книге Богдан Маркович, говоря о любви матери к поэзии Мицкевича, упоминает, что примерно так же легко, в ходе общения в бытность службы мужа в гимназии в Немирове, писательница выучила польский: «Польскому она научилась еще в Немирове, где преобладающую часть местного общества и учеников гимназии составляла польская знать и шляхта. Между прочим, профессор историк С.В. Ешевский, сам родом поляк, в одном из писем к Марко Вовчку вспоминает ее великолепный польский выговор». К слову, именно вдова Степана Ешевского Юлия Петровна пригласит Марию Александровну и ее второго мужа Михаила Демьяновича Лобач-Жученко в Нальчик.

Завоевание Петербурга и Парижа

Впрочем, на самом деле история Марко Вовчок вовсе не о том, как русская писательница стала украинским классиком. Это истории в духе тех, о которых пел Леонард Коэн «First we take Manhatten, then we take Berlin». Для Марко Вовчок актуальнее было завоевание Петербурга и Парижа.

Не столь уж важно, что было сначала: украинский язык, любовь к мужу и его песням или яркий литературный дар Марии Александровны. Любопытнее, что она вошла в литературу именно как украинская писательница. Никто не слышал о русской писательнице Марии Маркович (Вилинской) до появления рассказов на украинском Марко Вовчок. Причем переводить ее «Народные раскказы» на русский будет Иван Сергеевич Тургенев. Позже он же переведет на русский ее повесть «Институтка» для «Отечественных записок», познакомит Марию Александровну с французским издателем Пьером-Жюлем Этцелем, издававшим «Журнал воспитания и развлечения» для детей и юношества вместе с Жюлем Верном. В свою очередь Этцель переведет на французский ее повесть «Маруся», которая получит премию Французской академии наук и войдет золотой фонд французской детской литературы. Ну, а Жюль Верн предоставит Марии Александровне право перевода своих произведений на русский. И русские читатели будут благодаря ей знакомиться с его романами практически одновременно с французскими поклонниками «Детей капитана Гранта». Этцель будет присылать ей в Петербург гранки своего французского журнала вместе с клише иллюстраций еще до выхода журнала в печать. Фактически Мария Александровна была не только переводчицей, но и представительницей французского издательства в России. Разумеется, она переводила с французского на русский не только Жюля Верна. Можно добавить, что она переводила не только с французского, но и с немецкого, английского, итальянского, чешского, польского…

А Богдан Маркович писал, что среди переводов Марко Вовчок была не только художественная литература. Так, по его словам, первые переводы на русский книг Чарльза Дарвина «Происхождение человека» и АльфредаБрема «Жизнь животных» «почти наполовину переведены Марко Вовчком, при ее сотрудничестве с Писаревым, которому поручены были эти капитальные работы».

Как бы то ни было, звезда Марии Александровны взошла на литературном небосводе России как украинской писательницы. Первыми, кто поддержал Марко Вовчок, печатал ее рассказы, восторженно приветствовал появление нового таланта в украинской литературе, были издатель Пантелеймон Кулиш, поэт Тарас Шевченко, историк Николай Костомаров.

То, как Тарас Шевченко посвятил Марко Вовчок два стихотворения, называл ее «моей доней», то есть дочкой, как после публикации собирал среди украинцев Петербурга деньги, чтобы купить для автора золотой браслет и отправить его в Немиров, где тогда жили Марковичи, широко известно.

Помимо восхищения литературным даром Марко Вовчок, очевидно еще одно. В этих рассказах ожили вновь все мучительные вопросы, темы, которые обсуждали, чаевничая в Киеве, друзья Афанасия Марковича, члены Кирилло-Мефодиевского братства. Красота народной культуры, бесправие крестьян, единение славян, уверенность, что каждый человек имеет право на свободу – все любимые идеи киевских славянофилов вернулись в рассказах молодой прекрасной 25-летней женщины, жены их друга.

Но эти же темы были близки и московским славянофилам. И критикам, и писателям «Современника» и «Отечественных записок». И Добролюбов, и Тургенев, и Некрасов, а позже и Писарев (к слову, троюродный брат Марии Александровны) энергично поддержали нового автора. Они увидели в прозе Марко Вовчок рассказ о крепостной неволе, о доле крестьянок, бесправных и в семье, и перед помещиком, о красоте народных характеров.

Этот мир идеально вписался в ту русскую литературную традицию, в начале которой был сентиментальная «Бедная Лиза» Карамзина, романтические «Цыгане» Пушкина и которую продолжили «Записки охотника» Тургенева и физиологические очерки.

С другой стороны, описываемый Марком Вовчок мир народной Украины был достаточно экзотичен для Петербурга. Промелькнувшее в книге Лобача-Жученко о Марко Вовчок, изданной в 1972 году, замечание, что «книга Марко Вовчок производила не меньше впечатление, чем «Хижина дяди Тома» Бичер-Стоу в Америке», подчеркивает не только сравнение крепостничества в России и рабства в Америке, но и экзотичность материала.

Иначе говоря, эта 25-летняя женщина открыла для петербургских читателей экзотический женский крестьянский мир, полный страстей, страданий, песен, мечты о воле. Неудивительно, что, по свидетельству князя Петра Кропоткина, «в те годы вся образованная Россия упивалась повестями Марко Вовчок и рыдала над судьбой ее героинь-крестьянок».

«Я – землевладелица»

Мемориальный дом-музей в Нальчике, где Мария Александровна со вторым мужем Михаилом Демьяновичем Лобач-Жученко прожила последний год жизни, сохранил память о временах литературного триумфа Марко Вовчок.

В Нальчик они перебрались в 1906-м после того, как Михаил Демьянович ушел в отставку. Мария Александровна писала сыну Богдану:

«Теперь ты услышишь новость, от которой подпрыгнешь, насколько позволяет твой удельный вес. Я – землевладелица. Миша купил участок в Нальчике в 600 квадратных сажень и подарил мне. Я, как отъявленная дура, ничуть не обрадовалась. Совершенно напротив: стало как-то противно. Очень я поумнела, а еще непочатые углы в этом отношении. Как-то беспокойно – точно что не украл, а вроде этого. (…)

Итак, землевладелица. Земля среди лесов, недалеко от участка Ани [дочери старинных знакомых Ешевских, которая жила в домике на хуторе землевладелицы Никольской], и пока отставлена под ее надзором. Предполагается выстроить там убежище, и, вероятно, скончать дни свои».

Когда дом был закончен, супруги переехали на свой участок, расположенный на дороге, ведущей из Нальчика в балкарский аул Белая Речка.

Дом состоял из трех комнат с отдельными выходами на веранду, обращенную к югу, к горам. Хотя еще сыроватый, он был меблирован и обжит. Мария Александровна имела свой рабочий угол и рассчитывала усиленной топкой и проветриванием высушить дом до зимы.

Писательнице было уже 72 года. И главным аргументом в пользу Нальчика была курортная местность, полезный воздух, тишина и спокойная жизнь:

«О Нальчике пишу только голую правду. Это (гадательный) курорт в будущем, пока – грязная слобода со всеми свойственными такой слободе атрибутами, и в слободе жить, разумеется, отвратительно. Но в верстах трех-четырех от местечка чудесно и лечиться, и жить. Воздух удивительный – ни слякоти, ни ветров. Вот я тебе пишу и вижу в окошко ослепительное голубое небо, под окошком цветут гиацинты, распускаются нарциссы, фиалки усыпают везде траву, лесистые горы начинают зеленеть, вдали сияют снежные, и солнце, солнце, солнце, еще не жгучее, но такое животворное».

Здесь она почти не работает. Разве только над старой рукописью повести «Гайдамаки». И возраст, и место располагают к отдыху. Как она писала сыну осенью 1906-го:

«У нас благорастворение воздухов: солнце так бьет в окно, что мешает писать, земляника, столь ценимая в Петербурге, цветет вторично, месячная обильно дает ягоды, в садике благоухает гелиотроп и резеда, листва облетела, но лес, кажется, говорит: хорош я и облетевший».

Впрочем, все любимые книги и мебель, включая сундук, подаренный Тургеневым, добрались вместе с ней до Нальчика.

Богдан Маркович в книге «Марко Вовчок на Кавказе» рассказывает, как дорожила Мария Александровна книгами:

«Свои книги Мария Александровна страшно любила. Несмотря на всю силу ее воли, она готова была плакать, когда терялся какой-нибудь любимый автор…

Эти книги были ее друзьями. Она приобретала их постепенно, начиная с шестидесятых годов в Петербурге, сперва с большим трудом на остатки от заработанных гроше, и нередко в ущерб одежде и пище ее и ее старшего сына. И эти друзья не расставались с нею до самой ее смерти».

Среди любимых изданий он упоминает «небольшой, но для своего времени роскошный экземпляр «Фауста», подаренный ей Тургеневым в 1859 году. В таком же зеленом переплете с золоченым обрезом хранился у нее томик любимых песен Гейне (Шиллера за некоторыми исключениями она не жаловала)…».

В музее Марко Вовчок сохранилась практически вся обстановка дома, от любимого рояля писательницы до ковра в гостиной.

Насколько дороги ей были эти вещи, говорит тот факт, что она везла их из Парижа в Петербург, потом – в Ставрополь, Новороссийск, другие места, где служил Лобач-Жученко. Истории «многоуважаемых шкапов» для книг, столика, зеркала Богдан Маркович уделяет довольно много места в рассказе о последних годах жизни писательницы.

«Эти шкафы вместе с прочею дубовою мебелью достались Марии Александровне еще в Париже незадолго до ее переезда в Россию, совершенно случайно, очень дешево. Вначале не было даже мысли в приобретении такой мебели и вопрос стоял таким образом: как выручить одного художника, которому внезапно пришлось бросать свою обстановку в Париже и безотложно ехать в Россию. Мария Александровна, работавшая тогда уже у Этцеля, взяла солидный (по тогдашнему масштабу) аванс и выручила художника, а он ей отдал мебель своего кабинета.

Больших денег стоила затем перевозка, хотя и морем в Петербург. Насколько помнится, почти полгода М. А. не в состоянии была выкупить вещей.

Кроме шкафов этот кабинет заключал диван, стол перед ним, продолговатое, средней величины зеркало, два кресла и четыре стула с высокими спинками, два табурета и наконец, письменный стол-конторка с нижними и верхними ящиками. И все это старинной превосходной французской резной стильной работы.

И в Петербурге эта мебель выходила чрезвычайно эффектною, а в провинции она прямо поражала посетителя, представляя резкий аристократический контраст с остальною обстановкою жилища Марии Александровны, вообще скромною, но никогда не вульгарную».

Надо ли говорить, что, кроме удобства, привычки и красоты, в этой мебели середины XIX века для Марко Вовчок, по-видимому, была еще одна отрада – напоминание о Париже и Петербурге, о годах молодости, любви и славы?

THE MARCO VOVCHOK MEMORIAL HOME MUSEUM

Zhanna Vasilyeva, the journalist

“I just happened to drop in. Marko Vovchok

 is a person of considerable interest just due

 to the fact that Jules Verne gave her

 the exclusive right to translate

 his works into foreign languages.

A must-see place,»

one of the visitors left the comment

on the website of the Marko Vovchok

Memorial Home Museum in Nalchik.

“Like and share”.

No, not Georges Sand…

A little house, which is made of local river stone on a small site, with an old bronze cross over a grave which is framed by granite slabs in the back, is of that kind of museums that tells you a story where there is «one hundred pounds of love» and just as much authenticity, as in a good docudrama. The inscription on the tombstone is «Marko Vovchok 10(22). XII.1833 — 28.VII (10.VIII) 1907”. 

This is how the last home of one of the most legendary women of Russian and Ukrainian literature looks like. Her works were included in children’s reading books in several countries.

Maria Alexandrovna Vilinska (her surname in the first marriage — Markovych, the surname in her second marriage — Lobach-Zhuchenko,) was called «Russian Georges Sand» – as she used the male pseudonym under which she rushed into literature in 1857 with a cycle of stories «Marko Vovchok’s narodny opovidaniya”. 

But she could be called a «guest from the future» no less rightfully. Her life as a bright, talented author who wrote in several languages, drove men crazy, without actually doing anything about it, equally provides plots for a romantic series about fatal passions, for an education novel in the spirit of the Age of Enlightenment and for a history of female emancipation, relevant in the XXI century

The Fellowship of the Ring with the images of Cyril and Methodius

She owes her pseudonym to her first husband, Afanasiy Vasilyevich Markovich, a graduate of Kiev University, ethnographer, folklorist, who passionately collected Ukrainian folk sayings, proverbs and fairy tales. Markovych’s son Bohdan wrote the following about the history of this pseudonym: «According to family legends, the Markovych family came from the Cossack Marko, who was called «Vovk», that is “a wolf” for his harsh temper. «Vovchok» is a diminutive of the name «Vovk», and, therefore, in Russian means — «Volchonok»(a wolf cub).

In addition to the this, Maria owes her husband her passion for the Ukrainian language, folklore, folk culture and democratic ideas. And, in fact, the knowledge of Ukrainian itself.

Afanasiy was a member of the famous “Brotherhood of Saints Cyril and Methodius” whose members were inspired by the idea of «creating a confederative union of all Slavs on democratic principles like the North American States»^[1].

Taking into account that it happened in the year of 1847, and there were 14 years left before the abolition of serfdom in Russia, it is clear that the ideas of «universal equality and fraternity» in addition to the concept of national development and a federal system without a tsar in the era of Nicholas I threatened with the charges under political articles. Nicholas I remembered the Decembrists whom he hanged in 1826 all too well, so he was not seen in displaying political flexibility or mercy. In any case, the confessions of the most of the arrested that they intended to act through the enlightenment of people and the Christian education of the youth did not alleviate their fate too much. Some were put into prison: Afanasy Markovich was sent to serve in Orel.

And fatal passions everywhere

30-year-old Markovich, a political suspect, just recently released from arrest, met 16-year-old Maria Vilinskaya in Orel. According to the Dictionary of Brockhaus and Efron, he “took up the post of the assistant to the superintendent of the Governor’s Office”. Meanwhile, Maria was from a good noble family of Russian landowners known in the provinces of Tula and Orel. She was educated at a private boarding school in Kharkov and lived as a poor (though undoubtedly beloved) relative on the estate of her rich aunt Varvara Dmitrievna Mordovina. Maria’s father passed away at the age of 27, when the girl was 7 years old. Her mother’s second marriage was such a disaster that the children were sent to relatives far away. When Markovich, a blue-eyed handsome man with a good voice who sang Ukrainian folk songs, appeared at Mordovins’ evening parties, Maria was being courted by Yergolsky, a young and wealthy neighbor. Besides his liking for Maria and his youth, there was a mansion in Orel and several thousand acres of manor land in favour of the latter. And, of course, the benevolence of the relatives residing in Orel. In Markovich’s favour there were his blue eyes and the romantic aura of a member of a secret society. And the heart of a gray-eyed beauty with a russet braid. It was the first time that the young lady Maria Aleksandrovna showed her strong character and iron will.

In the fall of 1850, Maria Alexandrovna, who was still under 17 years old, and Afanasy Vasilyevich got married. From Kireyevka, the newlyweds went to visit her husband’s relatives in Poltava, Chernigov and Kiev provinces, as the ban on Markovich’s entry to Ukrainian towns and villages had been lifted.

Later, in 1857, when the stories about Ukrainian folk life which appeared to have been written by a Russian writer were published, some people were even inclined to believe that it was Markovych, who actually was the author. Investigations and proof of the authenticity of authorship were required to prove the injustice of the accusations. Bogdan Afanasyevich Markovich mentioned this dramatic story in his book «Marko Vovchok in the Caucasus», published in 1914. He wrote about the documentary investigation made by an outstanding writer V.A. Domanitsky and concluded: «Narrow nationalistic views are completely untenable here. After all, the pure-blooded Malorussian Gogol is one of the greatest classics of all-Russian literature. Velikorossiya gave Malorossiya Marko Vovchok and Malorossiya gave Russia Gogol».

In any case, it is clear that the writer’s knack for languages was extraordinary. In the same book Bogdan Markovich, speaking about his mother’s love of Mickiewicz’s poetry, mentioned that the writer learnt Polish just as easily as Ukranian, in the course of communication during her husband’s service in the gymnasium in Nemirovo: «She learnt Polish in Nemirovo, where the predominant part of the local society and students of the gymnasium were Polish nobility and gentry. By the way, Professor S.V. Yeshevsky, a historian, who himself was a native Pole, in one of his letters to Marko Vovchok recalls her excellent Polish accent».

The conquest of Petersburg and Paris

However, the story of Marko Vovchok is not really about how a Russian writer became a Ukrainian classic. This tale is of the same kind as the story that Leonard Cohen sang about, «First we take Manhattan, then we take Berlin». But for Marko Vovchok, the conquest of St. Petersburg and Paris was more important.

It is not so essential what came first: the Ukrainian language, the love for her husband and his songs or Maria’s brilliant literary gift. It is more amazing that she entered the literary world precisely as a Ukrainian writer. No one had heard of the Russian writer Maria Markovich (Vilinskaya) until the stories by Marko Vovchok in Ukrainian appeared. Moreover, it was Ivan Turgenev who translated her «Narodny opovidaniya» into Russian. Later, he also translated into Russian her story «Instytutka» for «Patriotic Notes», introduced Maria Alexandrovna to the French publisher Pierre-Jules Hetzel, who published «Education and Entertainment Magazine» for children and teenagers together with Jules Verne. Hetzel, in his turn, translated her story «Marusya» into French; it was awarded the prize of the French Academy of Sciences and entered the golden fund of French children’s literature. And Jules Verne granted Maria the right to translate his works into Russian. As a result, Russian readers got acquainted with his novels almost simultaneously with French fans of «In Search of the Castaways». Hetzel sent her the galley-proofs of his French magazine in St Petersburg, along with cliché illustrations, before the magazine was in print. In fact, Maria Markovich was not only a translator, but also a representative of the French publishing house in Russia. It goes without saying, that Jules Verne was not the only one whose books she translated from French into Russian. She also translated not only from French, but from German, English, Italian, Czech, Polish, etc.

And Bogdan Markovich wrote that among Marko Vovchok’s translations there was not only belles-lettres. Thus, he said, the first translations of Darwin’s The Descent of Man and Brehm’s Animal Life into Russian “were made almost by half by Marko Vovchok, in co-operation with Pisarev, to whom these essential works were entrusted”.

Anyway, Maria Markovych’s star, which rose on the literary firmament of Russia, was that of a Ukrainian writer. The first people who supported Marko Vovchok, who published her stories and enthusiastically welcomed the emergence of a new literature talent were the publisher Panteleymon Kulish, the poet Taras Shevchenko and the historian Nikolai Kostomarov.

They could appreciate the beauty of the language of Marko Vovchok’s stories.

Kulish P.A. wrote to his female friend A. Miloradovich the following:

«A certain fine lady was born in Russia. She started to learn the Ukrainian language when she got married. So what? She has recently written four short stories from the life of peasant women. Can you believe me that they took my breath away when I was reading them as she had learnt the beauty of our language so profoundly, and it was as if she were singing a song».

The fact that Taras Shevchenko dedicated two poems to Marko Vovchok, called her «my doña», i.e. daughter, and raised money among the Ukrainians of St. Petersburg to buy a gold bracelet for the author after the publication and sent it to Nemirov, where the Markovychs lived at that time, is widely known.

All of them: Dobrolyubov, Turgenev, Nekrasov, and later, even Pisarev (who was, by the way, Maria’s second cousin) enthusiastically supported the new author. They saw in Marko Vovchok’s prose a story about serf captivity, about the plight of peasant women, who were deprived of rights both in the family and before the landlord, about the beauty of folk characters.

This world fitted perfectly in the Russian literary tradition, which began with the sentimentalism of Karamzin’s «Poor Lisa», the romantic «Gypsies» of Pushkin, and which was continued by Turgenev’s «A Sportsman’s Sketches» and «Physiological Sketches» of manners.

On the other hand, the world of folk Ukraine described by Marko Vovchok was quite exotic for St. Petersburg. The remark in Lobach-Zhuchenko’s book about Marko Vovchok, published in 1972, which runs that «Marko Vovchok’s book was no less impressive than Beecher Stowe’s “Uncle Tom’s Cabin” in America» stresses not only the similarity between serfdom in Russia and slavery in America, but also the exoticism of the story.

In other words, this 25-year-old woman opened for St. Petersburg readers a peasant world, full of passions, suffering, poetry of the steppes, songs, and dreams of freedom. No wonder that, according to Prince Kropotkin «in those years the whole educated Russia reveled in Marko Vovchok’s novels and wept over the fate of her peasant heroines».

«I’m a landlady»

The Memorial Home Museum in Nalchik, where Maria lived the last year of her life with her second husband Mikhail Demyanovich Lobach-Zhuchenko, has preserved the memory of the years of Marko Vovchok’s literary triumph.

They moved to Nalchik in 1906 after Mikhail retired. Maria wrote to her son Bogdan:

«Now you will hear the news that will make you jump up as high as your specific weight will afford you. I’m a landlady. Misha has bought a 600 square sazhen plot of land in Nalchik and gave it me as a gift… So, I’m a landlady. The land is in the woods… We are supposed to build a shelter there, and, probably, to breath our last».

As soon as the house was finished, the couple moved to their plot, which was located on the road leading from Nalchik to the Balkar village of Belaya Rechka.

The house had three rooms with separate exits to the veranda facing south towards the mountains. Although still somewhat damp, it was furnished and habitable. Maria Alexandrovna had her own workplace and hoped to dry the house before winter with intensive heating and airing.

She was already 72 years old. The main argument in favour of Nalchik was the resort area, fresh air, quiet and peaceful life:

She barely worked there. Except for an early manuscript of the story «Haydamaks». Both the age and the place tempted to relax.

However, all her favourite books and furniture, including a trunk given her by Turgenev, made their way with her to Nalchik.

The Marco Vovchok Museum has preserved almost all the furnishings of the house, from the writer’s favourite piano to the carpet in the living room.

The fact that she took these things from Paris to St. Petersburg, then to Stavropol, Novorossiysk and other places where Lobach-Zhuchenko served, shows how dear they were to her. Bogdan Markovich devotes quite a lot of attention to the story of the «greatly-respected bookcases», table, and mirror in his narrative about the writer’s life in the last years of her life.

«These bookcases, as well as other pieces of oak furniture, were bought by Maria Alexandrovna in Paris shortly before she moved to Russia, quite by chance and at an extremely low price. At first there was not even a thought of purchasing such furniture, and the question was how to help an artist who suddenly had to leave his apartment in Paris and go to Russia without delay. Maria Alexandrovna, who was already working for Hetzel at that time, took a substantial (by the standards of the time) advance payment and helped the artist out, and he gave her the furniture of his study.

The transport to St. Petersburg, though by sea, cost a lot of money. As far as I remember, almost half a year M. A. was not able to buy the things back.

In addition to the bookcases, this study was furnished with a sofa, a table in front of it, an oblong, medium-sized mirror, two armchairs and four high-backed chairs, two stools, and finally a writing table with lower and upper drawers. And all of it of antique superb French stylish carving.

And in St. Petersburg this furniture was very impressive, but in the province, it actually staggered the visitor, providing a sharp aristocratic contrast to the rest of the furnishings of Maria Alexandrovna’s home, which were on the whole modest and never vulgar.”

Do we need to say that, in addition to convenience, habit and beauty, in this furniture of the mid-19th century, apparently, there was another joy for Marco Vovchok — a reminder of Paris and St. Petersburg, of the years of youth, love and glory?

---

[1]Simonova I. «Conspirators». From the history of the political process. To the 160th anniversary of the establishment of the secret Cyril and Methodius Society in Ukraine.